Михаил КЛИКИН

      Я нашел этот текст в кладовке квартиры, купленной не для себя. Тридцать восемь листов, вырванных из разных тетрадей, – в клеточку, в линейку, с перфорацией и без оной, мятые и ровные – всякие. Они были завернуты в "Литературную газету": профиль Пушкина – словно портрет на суперобложке.
      Литературка-то меня и привлекла – я люблю читать старые газеты. Я развернул ее – и увидел эту стопку. Начал просматривать – и уже не мог оторваться.
      Это был дневник.
      Очень странный дневник.
      Странный дневник странного человека.
      Да и человека ли?..
      Вот пишу – и понимаю, что выгляжу сейчас дико неоригинальным. Как можно начинать повествование с такого стандартного хода? Избитый прием, заезженный штамп, пошлятина – где только литераторы не находили чужие рукописи: и в бутылке, и в ванне, и в кармане.
      У меня вот – в кладовке, на полке, заваленной старыми ботинками, заставленной пыльными банками и бутылками.
      Но что делать, если всё, что я рассказываю – правда?!
      Вернее, почти всё.
      Что-то - совсем немногое - я домыслил. Многое поправил. Еще больше выкинул.
      Но суть не изменилась.
      Вот эти листы. Сейчас я смотрю на них, я касаюсь их. Они лежат возле клавиатуры компьютера, и мне хочется отодвинуть их подальше, придавить чем-нибудь тяжелым. А лучше - убрать в ящик стола – на самое дно. И забыть об их существовании.
      Я так и сделаю – но лишь после того, как закончу этот рассказ.
      Мне жутко. Очень жутко.
      Потому, что я верю: в этих бумагах – правда.
      
      Запись первая
      
      Зачем я ее послушал? Почему я всегда ее слушаю, хотя, казалось бы, кто она такая? Бывшая жена, чужая жена – раздраженный голос в телефонной трубке. Я даже не знаю, как она сейчас выглядит.
      Она велела разменять трехкомнатную квартиру.
      И я был не против – действительно, зачем мне большая квартира?
      Мне достаточно и однокомнатной, пусть только будет просторная кухня – такая, чтобы можно было там поставить диван. Кухня с диваном – это больше чем кухня. Это уже настоящая комната.
      Я давно хотел кухню с диваном.
      А жене нужны были деньги.
      "Продай квартиру, - сказала она холодным ровным голосом. – Нам с Машей нужны деньги."
      Маша – это моя дочь. Она уже большая. И я не знаю, как она сейчас выглядит.
      "Купишь себе что-нибудь поскромней, - сказала жена. – А остаток денег перешли нам."
      Я никогда не умел с ней спорить. Даже когда она стала чужой.
      Я продал квартиру.
      Вернее, лишился ее.
      Вот уже вторые сутки я ночую на вокзале.
      Дурак! - отчаянно ругаю себя, и морщусь, и трясу головой. - Знал же о риске! Но не захотел лишней беготни, доверился напористому улыбчивому человеку, пришедшему по объявлению. Дурак, дурак, дурак! Что теперь? Куда теперь? В милиции сделать ничего не могут - так они мне объяснили. Все документы чистые - я сам их подписал, безо всякого принуждения. А улыбчивый покупатель больше мне не улыбается. Он страшный человек - как же я сразу этого не заметил?!
      Господи, ну что я за дурак!
      Завтра опять пойду туда, к нему. И пусть будет, что будет...
      
      Запись вторая
      
      На третий этаж поднимался долго - будто по ступеням эшафота шел. Встретил соседку, перекинулся парой слов, хоть совсем не хотел разговаривать. Какой у нее был взгляд! Видимо, всё уже знает.
      Наверное, весь дом уже в курсе случившегося со мной.
      Ну и пусть!
      Позвонил в квартиру. Кнопка возле двери моя, а голос звонка чужой, переливчатый, насмешливый. Вышел новый хозяин: в шелковом халате, босой, бритый, в зубах спичка. Привалился к косяку, глянул сквозь меня:
      - Чё?
      - Поймите, - говорю ему жалостливо, забыв поздороваться. - Мне совсем негде жить. Вы обманули меня, совсем обманули. Ну купите мне хоть дом в деревне. Какую-нибудь развалюху с печным отоплением. Я не могу без крыши... - тороплюсь, видя, как мутнеют его глаза. И ненавижу себя за слабину в голосе, за дрожь, за неуверенность. - Пожалуйста! Пока лето, я еще как-нибудь. Но ведь осень, зима - как же я буду?..
      - Я те говорил, чтоб ты больше здесь не показывался? - Его пальцы сжимаются. - Говорил. Я тебя предупреждал, что урою, если еще раз увижу? - Он делает шаг вперед, прикрывает дверь. - Предупреждал!
      Я отступаю, лепечу что-то. Он сильней меня, моложе, тяжелей. Но это не главное. Я знаю, что он страшный человек, что у него много друзей - они все такие же бритые, молодые, здоровые. Я знаю, что у него есть оружие, знаю, что он уже убивал - он хищник, он людоед. А я? Кто такой я? Слабовольный хилый неудачник.
      Удар бросает меня на ступени лестницы.
      Я задыхаюсь, в животе горячо - но я еще пытаюсь ему что-то доказать.
      Мне дико, мне чудно и обидно - меня бьют в моем доме, меня не пускают в мою квартиру.
      Очередной удар отзывается звоном в ушах. Я почти слепну. Во рту - вкус крови. Губы горячие, большие, мягкие. Я уже ничего не понимаю, ничего не вижу, закрываюсь руками, пытаюсь спрятаться от ленивых сильных ударов.
      Какое счастье, что не встретил никого знакомого, пока катился с лестницы.
      Только в самом низу, в тамбуре подъезда мне почудилось шевеление теней под лестницей, где стояли старые детские коляски.
      - Это из двадцать восьмой, - послышался мне сиплый голос.
      Кто там был?..
      
      Запись третья
      
      Как пёс зализываю раны, отлеживаюсь. Пробую языком шатающиеся зубы. Нянчу больную руку. Ругаю себя.
      Кажется, у меня поднялась температура. То знобит, то в жар бросает. Сознание вялое, растекающееся. Грежу. Запрещаю себе думать о плохом и потому вспоминаю прошлое - всё хорошее теперь только там.
      Студенческие годы вспоминаю, поездки в колхоз на картошку, веселую жизнь в общежитии. Стройотряд астраханский, который свёл меня с Верой - моей будущей женой. Свадьба...
      Двенадцать лет жили душа в душу. А потом вдруг всё начало рушиться. Страна, работа, семья. Всё, всё развалилось, рассыпалось в прах...
      Стоп! Нельзя думать о плохом. Думай о хорошем, вспоминай, мечтай.
      Машенька, дочка. Чистый светлый человечек, нуждающийся в заботе. Как смешно она боялась разных пустяков - старинной иконы, стоящей в шкафу, оленьей головы, висящей в прихожей, ночной темноты и кладовки в маленькой комнате.
      Она уже в школу ходила, но еще верила в буку, живущего за дверью кладовки. В страхе своем не признавалась, стеснялась его, но иной раз, проснувшись ночью, вскрикивала негромко и звала меня - отца, способного защитить...
      Как быстро всё переменилось, как скоро я стал ненужным и жалким. Теперь я пугаю ее больше, чем тот безликий бука.
      Самое ужасное в том, что я ее понимаю.
      Как же она, наверное, выросла. Совсем взрослая уже, должно быть. Кто теперь ее защищает? Что, если какой-нибудь молодчик вроде того, что занял нашу квартиру? Наглый, бритый, татуированный, с машиной, с пистолетом, с деньгами.
      И что теперь я? Пустое место!
      
      Запись четвертая
      
      Днем ходил в свой двор. Надеялся встретить знакомых, чтобы попросить хоть немного денег. Видел соседку - но она сделала вид, что меня не знает. А я не решился к ней подойти. Возле мусорных баков нашел сумку с бутылками. Сдал, купил аспирин и булку. Сходил за водой на соседнюю улицу, там есть колонка. Умылся.
      Хочу в ванную! Боже, как же я хочу забраться в ванну или хотя бы встать под горячий душ!
      Нашел бритву, кое-как побрился. Рука почти уже не болит, но на ноге вылез огромный чирей - мешает ходить.
      Нельзя, нельзя опускаться!
      Постирал носки и рубашку.
      Ближе к вечеру обнаружил, что сарай, в котором я отлеживался несколько последних дней, облюбовали подозрительные молодые ребята, похоже наркоманы.
      Ушел от греха подальше.
      Переночую на улице. Ночи стоят на удивление теплые.
      
      Запись пятая
      
      Как же я, оказывается, одинок! Раньше этого не замечал. Но вот случилось несчастье - и кому я нужен, кто мне поможет? Старые соседи ссуживают иногда небольшие деньги - но я стесняюсь их брать, а они стесняются давать. Физически ощущаю, что им неприятно меня видеть, - но нисколько их не осуждаю.
      А что стал бы делать я, если бы на улице оказался кто-то из них? Пустил бы жить к себе? Конечно, нет. Смущался бы, при встрече опускал глаза, торопился бы дать мелочь или мятую десятку, откупиться от встречи, от разговора, от совести - точно как они сейчас.
      Я уже почти и не хожу к нам. И знакомых стесняюсь, и обманувшего меня человека боюсь. Он ведь не просто квартиры меня лишил. Он документы мои отобрал, все вещи куда-то вывез - уничтожил любое напоминание обо мне. А стану мешаться - так и меня уничтожит.
      Решил! - переживу зиму и уеду. В глушь, в деревню. Тихо поселюсь в брошенном доме, расскажу сердобольным бабушкам свою историю, попрошу на развод картошку, лук, цыплят попрошу. За грибами стану ходить, рыбу ловить...
      Глупо начинать в таком возрасте новую жизнь! Но что еще остается? Обитать в городе, словно бездомный пёс, питаться с помоек, ночевать на вокзале - и паршиветь, дичать, опускаться?..
      Только сейчас понял, что я еще чего-то жду, еще на что-то надеюсь. Потому стараюсь не уходить далеко от знакомых мест.
      Как же трудно расстаться с прошлым!
      Нашел укромное место в кустах за теплотрассой. Притащил со стройки два листа пенопласта, на помойке нашел лист шифера и много картонных коробок - из всего этого соорудил подобие шалаша. В десяти шагах ходят люди - но им меня не видно. Здесь можно жить, будто в логове - но только до холодов.
      Думаю, что делать дальше...
      
      Запись шестая
      
      Не вытерпел - зашел в свой подъезд. Поднялся до своей квартиры. Дверь уже другая, бронированная - чужая. А кнопка звонка всё та же - моя.
      Что теперь там внутри? Посмотреть бы. Найти бы своё.
      Единственное место, где я был счастлив, - вот что такое моя квартира. Потому так и тянет сюда...
      Меня спугнул шум за дверью.
      Странно. Я точно знал, что в квартире никого нет. И тем не менее, я отчетливо слышал шум - будто кто-то, особенно не скрываясь, подошел к двери с той стороны, щелкнул крышечкой дорогого глазка и, громко сопя, на меня уставился.
      Я испугался.
      Внезапно я вспомнил буку, которого так боялась дочка.
      Я почти его увидел - стоящего возле дверного глазка, в полушаге от меня.
      Глупость, конечно. Нервы. Разыгравшееся воображение.
      Или... Нет, нет, нет!
      Я сбежал, чудом не упав по дороге, не поломав ноги и не пробив голову.
      И снова во мраке под лестницей мне почудилось движение. И опять я услышал голос:
      - Скоро будет наш.
      “Наш-ш-ш”, - будто змеи клубились там среди ржавых колясок.
      Никогда не нравилось мне то темное место. Всегда, войдя в подъезд, я торопился его миновать. Оттуда ощутимо веяло угрозой, там могли прятаться грабители или... Или кто похуже.
      Что за чушь лезет мне в голову?! Может, я болен?
      Наверное, почти наверняка - я болен, я в расстройстве, у меня расшаталась психика. Мне бы нужно какое-нибудь лекарство - валерьянка? ноотропил? - я не силен в медицине и потому пью настойку боярышника, аптечными дозами пью - алкоголь немного успокаивает, я крепче сплю, меньше тревожусь.
      Так легче...
      Сбился. Отвлекся. Слегка пьян...
      На улице я посмотрел наверх, на окна своей бывшей квартиры. И - клянусь! - увидел, как дрогнула занавеска на окне.
      Там кто-то был.
      Он стоял за дверью, когда я к ней подошел. Он следил за мной, когда я спустился вниз.
      Кто?! Кто?! - это не дает мне покоя.
      
      Запись седьмая
      
      Чувствуется близкая осень. Ночами холодно. Я успел привыкнуть жить на улице - но теперь мерзну. Натаскал в свою берлогу рваных матрасов и прочего тряпья, устраиваюсь на них как в гнезде. Содрал с теплотрассы изоляцию, теперь жду, когда включат отопление. И успокаиваю себя, разговариваю с собой: тебе, говорю, грех жаловаться. Вчера на вокзале видел нищего, он босой сидел на бетонном перроне. Подошел, спросил, где он живет. Оказалось, здесь же - под этой же бетонной плитой, в норе-расщелине, забитой мусором и газетами.
      У меня-то лучше. У меня почти дом. Почти лачуга.
      Вчера весь день ходил по городу. И поражался, сколько же кругом нищих. Раньше и не видел их, не замечал. Пробегал мимо, отворачиваясь. А теперь - будто глаза открылись. Поговорил еще с двумя - помимо того, что сидел на перроне. Они даже милостыню не клянчат, говорят, бесполезно. Живут как бродячие псы.
      Невыносимо смотреть на таких людей.
      Когда поеду в деревню, попробую уговорить их отправиться со мной. Хотя вижу, что им это не нужно, они не мыслят уже другой жизни.
      Я не такой, нет. Я пишу, связано излагаю свои мысли - я не отупел. Я стараюсь мыться, стараюсь стирать одежду. А еще у меня есть дом - крохотная лачуга из картона и пенопласта. Она куда уютней туристической палатки. А я ничем не хуже отдыхающего в лесу туриста.
      
      Запись восьмая
      
      Схожу с ума?
      Происходит что-то невообразимое, что-то невозможное. Я начинаю видеть странные вещи. То, что раньше составляло мою жизнь, теперь ушло на второй план, словно дымкой подернулось, размылось, поблекло. И сквозь этот мутный фон начинает проступать нечто совершенно мне незнакомое, пугающее, страшное.
      Не верю своим глазам, свои ушам - всем своим чувствам.
      Галлюцинации! Да, галлюцинации!
      Я болен, я сильно болен - больше не знаю, чем объяснить происходящее со мной.
      
      Запись девятая
      
      Два дня лежал в берлоге, никуда не ходил, лечился боярышником. Кажется, мне чуть лучше. Но - чёрт возьми! - я начинаю бояться большого мира. С ним определенно что-то происходит.
      Сегодня пойду в свой дом клянчить деньги у соседей. Стыдно. А, впрочем, ладно! Не обеднеют. Я же не по сто рублей прошу. Десятка - это максимум, на который я рассчитываю.
      Вот только наберусь храбрости - и сразу отправлюсь.
      
      Запись десятая
      
      Это невыносимо! Это невозможно!
      Я видел их! Я говорил с ними!
      Напьюсь! Сейчас же! Только бы забыть эти лица!
      Неужели со мной всё кончено?
      Не верю, не верю, не верю...
      
      Запись одиннадцатая
      
      Теперь пьян. Так лучше. Могу рассказать, что произошло. Должен рассказать. А то эти истерики на бумаге мне самому неприятны. Так хоть будет ясно, почему я взвинчен.
      Итак: сегодня после полудня я отправился обходить знакомых. Двери открыли только трое. Они смотрели сквозь меня, когда я просил у них денег, - будто не могли сфокусировать на мне плавающий взгляд. Их лица были похожи на обмылки. Кажется, они с трудом меня понимали.
      Но дали сорок рублей.
      На четвертом этаже на окне лестничной площадки подобрал пять пивных бутылок, сунул в пакет, который теперь всегда ношу с собой.
      Постоял у своей квартиры, испытывая жгучее желание позвонить. Знал, что хозяина нет, но предчувствовал, что звонок мой заставит кого-то зашевелиться.
      Кого?
      Не подобного ли тем, что живут под лестницей?
      Стоп! Забегаю вперед...
      Постоял у двери и побрел вниз. Наткнулся на соседку с пятого этажа. Поздоровался. Она повела себя странно: вздрогнула, дернулась, и заторопилась - почти побежала по ступенькам.
      А потом я услышал песню.
      “Вставайте, товарищи, все по местам, последний парад наступает...”
      Галлюцинация - решил я. Но, спустившись ниже, вдруг понял, что песня доносится из-под лестницы, где мне уже не раз чудилось движение.
      И я заглянул туда - за коляски и ржавые санки.
      Там оказалось больше пространства, чем я всегда думал.
      Там в глубокой тьме тлел крохотный огонек, а вокруг него сидели люди.
      Впрочем, нет, не совсем люди.
      Там сидели СУЩЕСТВА, похожие на уродливых людей. Они были невысокого роста, горбатые, колченогие. Их бледные лица были раздуты и напоминали неровные комки теста. Волосы - у некоторых как грязная пакля, у других как звериная шерсть. Одежда - сплошь рваньё.
      “... Врагу не сдается наш гордый “Варяг”...
      - Привет, - сказало одно из этих существ, поворачиваясь ко мне. - Водка есть?
      - Нет, - на автомате ответил я.
      - Будет, приходи, - сказало оно.
      - А вы кто? - очумело спросил я.
      - А то ты не видишь... живем мы тут...
      Они действительно там жили - и, кажется, довольно давно. Как же я раньше их не замечал? Почему их не гонят отсюда? Почему им позволяют здесь находиться?
      Всё это промелькнуло в моей голове в одно мгновение.
      Второе мгновение дало разгадку - никого тут нет. Это лишь моя галлюцинация. И живет она не под лестницей, а в моем больном мозге.
      
      Запись двенадцатая
      
      Я вижу их всё больше, всё чаще. Они всюду. Уродливые и страшные. Отвратительные, отталкивающие. Они сидят на тротуарах, роются в урнах, справляют нужду в кустах, в лифтах, за гаражами. Они ютятся под лестницами, они оккупируют дома-развалюхи, они обитают в подвалах и на чердаках. Они всюду, буквально везде - в парках они ловят собак, на свалках ищут одежду и прочее барахло, с помоек тащат еду, на рынках воруют кошельки. Они паразиты, как клопы, как тараканы. Но клопов и тараканов можно увидеть, включив ночью свет, их можно поймать и раздавить, а эти - совершенно неуловимы, абсолютно невидимы.
      Я один их вижу.
      Всюду.
      Это потому, что я постепенно становлюсь таким же, как они.
      
      Запись тринадцатая
      
      Это не галлюцинации. Теперь я в этом уверен. Эти существа абсолютно реальны. Все они когда-то были обычными людьми, но потом их жизнь сломалась - и они изменились. Они опустились - и оказались на самом дне мира, куда взгляд обычного человека не может проникнуть.
      Это словно параллельные пространства. Да, да! Именно так! Мы здесь, рядом, мы живем в одном мире, но в разных его плоскостях.
      Когда-то я читал, что пчелы не замечают, не воспринимают людей, не знают об их существовании. Так уж они устроены.
      А благополучное человечество не подозревает о существовании другой вселенной - вселенной изгоев.
      Вчера я, уже ничего не боясь, ходил к своей квартире - и нос к носу столкнулся с новым ее хозяином. Он не увидел меня. Он прошел рядом - я мог бы его пнуть, мог бы толкнуть, подставить ногу, ударить по голове.
      Наверное, он даже ничего не понял бы.
      Как же я его ненавижу!
      Другие люди тоже не замечают меня. Не все. Но большинство.
      Вчера я воспользовался этим и украл бумажник.
      Нет, мне не стыдно. Документы я вернул - подбросил к двери. А денег там было сто тридцать рублей. Я никого не разорил.
      Нужно бояться собак. Они нас чуют.
      Еще я опасаюсь милиционеров. Многие из них меня всё еще замечают. Думаю, это временно.
      Дна я пока что не достиг.
      Но я туда стремлюсь.
      У меня есть план...
      
      Запись четырнадцатая
      
      Наблюдаю. Анализирую.
      Они разные. У них существует определенная иерархия (очень долго вспоминал это слово - чувствую, что тупею). Те, что обитают на улице - самые низшие. Они держатся стаями, и воюют с другими подобными стаями. Из-за помоек воюют, из-за еды, из-за пространства. Другие селятся в домах - в подвалах, в подъездах, на чердаках. Их меньше, они образуют подобие семей. Они обычно сильней тех, что живут на улице, хитрей и умней. Но выше их стоят “домовые” - живущие в квартирах бок о бок с обычными людьми. Эти пользуются всеми благами, не знают проблем с едой, и даже с домашними животными находят общий язык.
      За последнюю неделю обошел все окрестности. Трижды дрался. Они слабы. В подвале дома номер десять на Минской улице я легко одолел троих мужчин.
      В иерархии я стою выше их. Физически я более развит. И мой ум гораздо острей.
      Эти, уличные - почти животные.
      Мое место не с ними.
      Экспериментировал. Подсаживался к обычным людям, придвигался в упор, заглядывал им в лицо. Они меня не замечают, но какое-то чувство заставляет их отодвигаться. Если я их касаюсь, они вздрагивают и либо начинают чесаться, либо ищут на себе насекомых. Одного я сильно ударил в лоб - и тогда он меня увидел.
      Делаю вывод: надо вести себя тихо.
      Странно: в зеркалах и в витринах я с трудом различаю свое отражение. Приходится напрягать глаза и всматриваться.
      Осталось подождать немного.
      Нестерпимо хочу домой.
      
      Запись пятнадцатая
      
      Привык к зиме. Морозов почти не ощущаю. Когда очень холодно, иду с водкой в подъезд под лестницу. Разговариваем о разном, много поём. Они глупые, но лучшей компании мне не нужно. Узнаю много нового о жизни.
      А пишу всё реже и реже. Заставляю себя, голова должны работать. Но вроде не о чем писать. Зато много читаю, когда светло. Люди теперь выбрасывают много разных книг. Особенно нравится читать цветные журналы.
      Когда не очень холодно, живу в своем доме. Как эскимос. Как чукча. Снега навалило много, дом завалило с крышей. Получилась такая снежная избушка. Забыл как называется. Внутри тепло - особенно если прижаться к трубе.
      Ем совсем немного. Но всегда сыт. Даже чудно.
      Хорошо живу. Жду весну.
      
      Запись шестнадцатая
      
      С крыш капает. Слякоть и неприятно.
      Самое время.
      Вчера ходил на разведку. Разговаривал с домовым через дверь. Его зовут Саша, он уже старый. Помнит мою дочку. Говорит, она его несколько раз видела. Маленькие дети нас могут увидеть, я знаю.
      Меня тоже помнит. И жену.
      Я ему угрожал. Велел убираться.
      Он просил неделю. Хочет перебраться к соседке. Там пока свободно.
      Боится меня.
      Еще бы - я хозяин.
      Разрешил ему. Вернусь домой через семь дней.
      Скорее бы!
      
      Запись семнадцатая
      
      Сегодня!
      Собираюсь. Вещей почти нет. Складываю эти записи.
      Избушку оставлю Вадику. Он из уличных, но совсем не глуп. Просто слабый. И много пьет.
      Даже жалко всё бросать. Уж вроде и привык.
      Нет! Хочу домой! Там есть телевизор и ванна и диван.
      Там лучше.
      Сейчас иду...
      Вот сейчас...
      
      Запись восемнадцатая
      
      Как всё просто. Позвонил. Он открыл. Наверно думал мальчишки балуют. Выглянул, посмотрел вниз по лестнице. Никого не увидел.
      А я спокойно боком прошел мимо. вошел в квартиру.
      В свою квартиру.
      В прихожей другие обои и мебель другая. Оленьей головы нет. Зеркало напротив двери, его раньше не было. И тумбочки не было. Ничего моего не осталось. И так везде - во всех комнатах, на кухне и даже на балконе. Но всё равно это моя квартира. Я ее знаю. Я помню, какой она была, когда здесь жила моя семья.
      Я вернулся домой.
      В кладовке много места. Поселюсь там.
      Но не собираюсь торчать в ней всё время.
      
      Запись девятнадцатая
      
      Он чужой!
      Не могу жить с ним рядом. Не хочу.
      Ненавижу! Ненавижу!
      Сегодня ночью я подошел к нему и долго смотрел, как он спит.
      Он отвратителен.
      Я многое о нем узнал. К нему часто приходят друзья, и они говорят о делах - мне противно их слушать. Еще они говорят о развлечениях. Они мучают молодых девушек, а потом хвастаются этим. Вспоминаю дочку. Может, у нее такой же друг?
      Я решусь.
      Честное слово, решусь.
      Вчера они гуляли втроем. До утра шумели. Приходил милиционер, но сразу ушел. Они грозились узнать, кто его вызвал. Потом опять были женщины.
      Как же это всё мерзко...
      
      Запись двадцатая
      
      Я словно в раю. Когда никого нет дома, я смотрю телевизор. Я снова стал читать хорошие книги. Откуда они у этого недочеловека, зачем? Я принимаю душ. В холодильнике всегда есть еда. Впрочем, я не сильно в ней нуждаюсь. Я очень изменился. Боюсь признаться себе в этом - но, кажется, я больше не человек. Я кто-то другой. Вылупившийся из старой оболочки - так бабочка выходит из кокона.
      Я - человек-невидимка.
      Я могу всё. Мне всё дозволено.
      Не боюсь его больше.
      Вчера облил его красным вином. Позавчера выкинул в окно бутылку водки. Одному из его дружков отрезал волосы.
      Не могу удержаться. Хоть и ругаю себя каждый раз за это.
      Он приглашал попа. Тот махал кадилом и кропил святой водой. Обрызгал и меня. Что толку? Я не чёрт. Я - хозяин этой квартиры.
      
      Запись двадцать первая
      
      По ночам наваливаюсь на него сверху и душу. Не даю двинуться. В полночь включаю телевизор на полную громкость. Сбрасываю с полки книги. Рву простыни. Рисую на зеркале разные знаки и буквы.
      Он боится, я это вижу.
      Когда ложится, оставляет свет в других комнатах. Под подушкой прячет пистолет и фонарик. Всё чаще вызывает себе подружек - при них я веду себя тихо. А сегодня он врезал замок в дверь спальной комнаты. Что ж, даже если он сумеет там без меня запереться, я всё равно смогу стучать и царапать дверь.
      Я здесь хозяин!
      Я заставлю его отсюда съехать.
      Не будет ему никакой жизни!
      
      Запись двадцать вторая
      
      Перестарался.
      Но ничуть не жалею.
      Только холодок в груди - я убил человека.
      Да, он, наверное, заслуживал смерти. Но сейчас мне как-то неуютно, и тошно, и муторно.
      Я лишь хотел выгнать его из квартиры, как он сделал это со мной.
      Этой ночью он заперся в спальне, но я был уже там. В два часа ночи я сел ему на грудь. Я душил его, и чувствовал, что ему сниться кошмар. Потом он проснулся. Вокруг была непроглядная тьма, хотя вечером он оставлял включенной лампу на тумбочке. Он захрипел, задыхаясь, вырвал правую руку из-под одеяла. Ударил ладонью по невидимой кнопке. Но лампа не зажглась. Я выдернул ее из розетки.
      Он задергался, пытаясь меня скинуть. Но я крепко держался.
      Он вытащил пистолет из-под подушки. Но я увернулся от выстрела, и выбил оружие из его руки.
      И тогда он выхватил фонарь.
      Луч света ударил меня в лицо. Я совершенно ослеп, я ослабил хватку. Но он уже не пытался вырваться. Он вдруг весь обмяк, и воздух вышел из него, как из проколотой шины.
      У него не выдержало сердце.
      Думаю, я знаю, почему. Уверен.
      Он увидел меня.
      И умер от ужаса.
      
      Запись двадцать третья
      
      Наконец-то всё кончилось: шум, сутолока, милиция, чужие люди.
      Теперь я один. В своей квартире.
      Теперь у меня всё хорошо.
      Жду. Знаю, что рано или поздно у меня появятся новые жильцы. Я не собираюсь им мешать. Опять займу кладовку. Стану жить тихо, ничем себя не выдавая.
      Если, конечно, они будут хорошие люди.
      Ну, а если нет... Что ж...
      Тогда придется напомнить им, кто здесь хозяин.