Михаил КЛИКИН

      Первый год на новом месте был полон испытаний.
      Я удивляюсь, как мы не перебили друг друга тогда. Возможно, всё закончилось бы стрельбой, проживи мы вместе еще год, или полгода, или даже месяц. Наши отношения портились с каждым днем, мы волками смотрели друг на друга, хотя посторонний человек, окажись он у нас в гостях, ничего, наверное, и не заметил бы.
      Раздражение переполняло нас. Оно было словно ведро помоев, которое невозможно вынести из дома, не расплескав. Такое поганое ведро было у каждого – в каждом – и мы осторожничали, понимая, что помои, если уж они польются, то забрызгают всех и всё.
      Меня бесили вымученные Димкины шуточки и пошлости, бесили показные отношения Минтая и Кати, их поцелуйчики и зажимания. Меня даже непосредственность и наивность Оли порой выводили из себя настолько, что я боялся не сдержаться, схватить её за плечи, встряхнуть, как пыльное одеяло, и заорать, в лицо слюной брызжа: «что же ты дура такая, неужели не видишь, что происходит вокруг, что уже произошло?!»
      Оля начала встречаться с Димкой. Они объявили об этом осенью, в сентябре, кажется: взялись за руки, вышли на середину комнаты и сказали, что они теперь пара, – я словно на съемках «Дома-2» оказался, такое у меня было ощущение.
      - Поздравляю, - сказал я тогда Димке.
      Оле я ничего не сказал.
      Раздражение копилось в нас долго – процесс этот начался еще в городе, ускорился в деревне, но полным ходом пошёл зимой, когда мы оказались в «снежном плену» – будь я писателем, обязательно избавился бы от такого пошлого выражения. Но я не писатель, и мне - возможно, последнему человеку на планете – не нужно быть оригинальным.
      Два месяца провели мы в «снежном плену», придумывая себе занятия, лишь бы только не взвыть от тоски. Было голодно и холодно, но теснота и однообразие докучали больше. Мы срывались по пустякам, ругались яростно, и потом долго пестовали свои обиды, ухитряясь, все же, держать себя в руках.
      Мы знали, с чем столкнулись. Димка называл это «психологической несовместимостью в условиях замкнутого пространства», Минтай рассказывал о казарменной жизни, я говорил о «феномене общаги». Еще в ученические времена я заметил, как портились отношения студентов, проживающих в одной комнате. Приятели в начале семестра, к сессии они уже не могли выносить общество друг друга. Обозленные, они разъезжались на каникулы, но через пару недель забывали обиды, начинали скучать и ждать новой встречи.
      У нас каникул не предвиделось, и отдохнуть друг от друга мы не могли. Но, всё же, приход весны мы встретили как избавление. Снег только просел, а мы уже разбегались по округе и искали укромные уголки для уединения. И всё чаще вечерами поднималась тема о необходимости скорого выезда.
      Всех волновал вопрос, как изменился большой мир за время нашей зимовки. Последний раз мы выбирались в город в октябре – нам была нужна теплая одежда, и мы надеялись пополнить запас провизии. А в конце ноября – уже по снегу – мы сходили в соседнюю деревню Николкино, забрали из опустевших домов кое-какие вещи, загнали машины в крытые дворы на зимовку, подновили просевшие могилки Марьи Степановны, её мужа и соседей, цветочки из бересты положили. Думали, что вернемся еще раз, но за пару недель до нового года серьезно и надолго завьюжило, так что путешествовать в том направлении мы больше не решились. Прогулки наши стали короче – в ближайший лес за сухостоем, на речку за рыбой, на родник за водой. В ельнике Димка ладил проволочные петли на заячьих тропах. И меня научил этому делу – показал натоптанную зверьками дорожку, объяснил, как проволоку скручивать, как человеческий запах размятой хвоей перебивать. Посокрушался, что забыл многое, прочитанное на выживательных форумах. Я, в свою очередь, научил Димку рыболовным хитростям: как зимние жерлицы мастерить, как из-подо льда полупрозрачную верховку доставать, где в заснеженном поле червяка-репейника для наживки найти. Рыбалка была делом не слишком добычливым, как, впрочем, и охота на зайцев. Но всё же в начале зимы, когда снег был неглубок, а лёд не слишком толст, дичь и рыба изредка разнообразили наш скудный рацион.
      Уже в середине января из дома мы выходили только по крайней нужде – обычно за водой и дровами. Еда кончалась, и мы каждую неделю пересчитывали запасы. Круп при экстремально экономном потреблении должно было хватить до начала лета, картошки, не считая семенного фонда, оставалось два мешка, все консервы помещались в маленькой тумбочке, сахар уже был подъеден, но еще имелась трехлитровая банка малинового варенья - один из подарков Марьи Степановны. А на чердаке прятался тряпичный куль с ломтиками кислых яблок, высушенных в печи, – витаминный запас на крайний случай.
      Зато у нас были курицы – целая дюжина. Помню, как мы ждали, когда они начнут нестись. А они лишь чахли, сохли и дохли - до весны дожили только три.
      И петух Петрович.
      А вот козы оказались на удивление выносливы и неприхотливы. Практически весь февраль они жили на остатках сена, соломенной трухе и ивовых прутьях. Да и в другие зимние месяцы их рацион был не очень богат. Две козы Машки и безымянный козел, которого я только через четыре года обозвал Полканом, практически нас не объедали. Димка считал, что одну из коз надо зарезать, пока стоят морозы. Но я был категорически против, и не потому, что Марья Степановна взяла с меня клятву заботиться о её Машках, а потому, что отлично понимал великую ценность домашних животных, доставшихся нам.
      Я собирался строить здесь свое хозяйство.
      А остальные больше думали о набегах на город.
      Или даже о возвращении.
      Нет, летом и осенью таких мыслей еще ни у кого не возникало – каждая наша вылазка была похожа на разведку боем, даже если поначалу мы старались действовать тихо. Поумневшие зомби и прочие обращенные твари были повсюду: крупные населенные пункты кишели ими, как труп опарышами. В самую гущу мы не лезли – мародерничали на окраинах, перемещались с места на место, от одного придорожного магазинчика к другому, нигде не задерживаясь больше, чем на десять минут. Патроны берегли – стреляли редко и наверняка – каждый выстрел спасал чью-то жизнь. И всем тогда было ясно, что лучшего убежища, чем наша дремучая изба, не найти. Может, конечно, Димка и присматривался к глухим бетонным заборам, мимо которых нам случалось проезжать, - не знаю. Но даже если он и строил какие-то планы по переселению, то все свои соображения держал при себе.
      А вот после тихой зимы городская тема в наших разговорах зазвучала по-новому. Уже и предположения строились, что зомби могли не пережить морозов. И Димка опять вспомнил о стратегических складах и оружии. И Минтай, в очередной раз свой денежный чемодан перепрятав, убежденно заговорил о помощи из-за границы, о мировом правительстве и наших военных частях, стоящих на боевом дежурстве, – Минтай не верил, что человечество могло вот так просто взять и перестать существовать.
      В общем, с наступлением весны мысль о необходимости очередной вылазки овладела умами всех, кроме меня. Я бы даже сказал, что товарищи мои стали одержимы. И мне было непросто уговорить их подождать – еще месяц, еще пару недель, еще хотя бы несколько дней. Если бы не я, они, скорей всего, и до мая не дотерпели бы.
      - Тебе хорошо, - страдал Димка. - Ты не куришь. А у нас последний блок «Винстона» остался и вонючая «Прима».
      - Бросайте. Берите пример с Кати...
      Каждый вечер я пытался образумить своих приятелей – и чувствовал, как они дружно меня ненавидят. Я говорил о делах, я буквально умолял остальных помочь мне – и ненавидел их.
      Потом я пошел на хитрость: притворился отступившимся и тоже заговорил о необходимости ехать в город. Я строил планы вместе со всеми, но настаивал на том, что нам нужно хорошо приготовиться, и мы не должны спешить.
      В середине мая, когда картошка была посажена, а капуста посеяна, я, Димка и Оля отправились в Николкино. Мы планировали проверить состояние дороги и убедиться, что наши машины в порядке. Заодно, как это всегда бывало, прихватили бы что-нибудь полезное из пустых домов – Оле требовались швейные иглы и нитки, я надеялся найти еще какие-нибудь семена, а Димке были нужны капсюли «центробой», которые он в один из наших визитов рассыпал по неловкости и поленился собрать из щелей в полу.
      Путь нам был уже хорошо знаком, перед походом мы перекусили, вещей решили не брать, оделись легко, благо погода стояла теплая и сухая, - так что путешествие получилось похожим на прогулку, пусть и не самую простую.
      В Николкино были к полудню и сразу же пошли во дворы, где зимовали машины. С ними всё, вроде бы, было нормально, только ржавчины в побитых местах прибавилось. Пока я заливал в баки бензин из канистр, Димка в два захода припёр из погреба аккумуляторы. Мой, понятное дело, был практически мёртв – я даже не стал его мучить, решив, что проще будет завести машину «с толкача». А вот искорёженная «мазда», похрипев стартером, смогла запустить мотор и выкатилась с места зимней стоянки своим ходом.
      - Махнем прямо сейчас? - Димка газовал и, высунувшись в окно, слушал, как работает двигатель. - В Холмянское, а?
      Село Холмянское было ближайшим к нам относительно крупным населенным пунктом - дюжина магазинчиков, поликлиника, хлебозавод, школа и четыре тысячи человек, превратившихся в зомби. Это было одно из тех мест, которые я считал своей родиной - наша семья жила там пятнадцать лет. В Холмянском у меня осталось много знакомых и родственников, поэтому я не любил туда ездить – боялся встретить кого-нибудь из них. Кроме того, мы уже знали, что обращенные из ближайших поселений способны доставить нам больше проблем, нежели точно такие же обращенные, но из краев отдаленных.
      - Нет, ехать сейчас никуда нельзя, - сказал я. - А то опять зомби нам на хвост сядут.
      В Холмянское мы заезжали только когда отправлялись в город, и никогда по пути назад. Димка сам придумал это правило, но сейчас ему хотелось меня подразнить.
      - Мы просто на разведку смотаемся, - сказал он. - Поглядим, вдруг все зомби вымерзли. Или с голоду сдохли, как в «28 дней спустя».
      - Мы не за этим сюда пришли, - сухо ответил я. - Сейчас план менять нельзя. Вернемся домой, соберемся и тогда обсудим твое предложение.
      Димка заглушил машину, выбрался из нее, сильно хлопнув дверью – она плохо закрывалась после всех злоключений, ей доставшихся.
      - Зануда ты, - ухмыляясь, объявил он мне.
      Если бы он назвал меня трусом, я бы дал ему в морду. Но «зануду» я пропустил мимо ушей.
      - Давайте делами займемся, - сказал я. - Нам еще домой добираться.
      Для меня изба в сгоревшей деревне уже была «домом». Для остальных - нет.
      Мы не стали разбредаться, как это обычно происходит в фильмах ужасов. У каждого из нас были свои дела, но держались мы вместе. Отыскали и нитки с иголками, и несколько пакетиков просроченных семян, и капсюли в щелях. Набрали еще кое-какой мелочевки, на которую раньше внимания не обращали или которую просто не нашли. Потом прогулялись по дороге на околицу и долго стояли на пригорке, глядя в чистую безмятежную даль.
      - Плотность населения европейской части России, - сказал вдруг Димка голосом школяра-отличника, - двадцать с чем-то человек на квадратный километр.
      - И что? - спросила Оля.
      - А то, - ответил за Димку я, - что если обращенные выберутся из городов и равномерно рассредоточатся по территории, то на каждом квадратном километре их будет двадцать с чем-то рож.
      - Рыл, - поправил меня Димка.
      - Это много, - сказал я.
      - Да, - согласился Димка, обозревая горизонт в свой монокуляр. - И сейчас мы с помощью приличной оптики могли бы видеть довольно много обращенных. Может быть, сотню, а то и полторы сотни рож.
      - Рыл, - поправил я его.
      - Ну да... Но мы их не видим. Ни сотни, ни десятка... - Он вдруг осёкся и подался вперед. - Разве только...
      Я обмер.
      - Разве только... - Димка почти беззвучно шевелил губами и считал: - Один... Два... Три...
      - Зомби? - сипло спросил я. - Далеко?
      - Пять... - сказал Димка. - Восемь...
      Я схватил его за руку, чтобы отнять монокуляр.
      - Двенадцать, - сказал Димка и вырвался. - Двенадцать ворон сидят на дороге.
      - Что? - Я подумал, что ослышался. - Кого - двенадцать?
      - Ворон, - сказал Димка. - А, может, грачей. А, может, не двенадцать.
      - Дурак! - завопила Оля.
      Димка захохотал. Я все же отобрал у него монокуляр. Действительно, несколько больших темных птиц сидели на дороге примерно в полукилометре от нас.
      - Беги заводи машину, - сказал я Димке.
      Он не понял. Должно быть, подумал, что я тоже хочу его разыграть.
      - У тебя что, все мозги вымерзли? - Я толкнул Димку в плечо. Он удивился.
      - Заводи машину, - повторил я. - И гони её сюда. Надо проверить, что за падаль привлекла этих птиц.

            * * *


      Вороны не улетели. То ли они отяжели настолько, что не могли подняться на крыло, то ли просто не считали нас опасными. Тем не менее, поживу свою они оставили и отступили к обочине, хрипло на нас каркая.
      - Ну, - сказал я, - и у кого какие мысли?
      Димка забросил «калашников» за плечо, плюнул в ворон и ответил:
      - Это не человек.
      - Совершенно верно, Капитан Очевидность, - не удержался я от колкости. - Еще какие-нибудь гениальные умозаключения будут, мистер Холмс?
      Димка пожевал губу, потыкал подобранным прутиком исклёванное тело и выдал:
      - Оно дохлое.
      Мне показалось, что вороны рассмеялись.
      - Это не зомби, - сказал я, - не драугр, не огр и не мангус.
      Мёртвое чудовище отличалось от всех обращенных, которых мы встречали раньше. И первое, что бросалось в глаза, это были несоразмерно длинные задние конечности, похожие на лапы насекомого.
      - Гуль какой-то, - сказал Димка. - Сдох, наверное, зимой. Только сейчас оттаял.
      - Пусть будет гуль, - сказал я. - Но насчет зимы у меня уверенности нет.
      Димка пожал плечами:
      - Следов не видать. А дожди были две недели назад. Значит, появился он тут не раньше. Но я думаю, что много позже. Зимой. Застрял в снегу и сдох. По весне вытаял, разморозился, тут и вороны с мышами подоспели.
      - Не так уж и сильно они его погрызли и поклевали, - заметил я.
      - А чего тут грызть? Он же как мумия... Точно сказал - гуль!
      Димка взял у меня топор, двумя сильными ударами отсёк чудищу голову и пинком отправил её к воронам.
      - Уходим, - сказал он и, взяв Олю под локоть, повел её к машине. Но я не спешил. Присев на корточки, я внимательно осмотрел найденное тело. «Нутряное чутье», которое целую зиму ничем себя не проявляло, подсказывало мне, что от этих тварей, незнакомых нам прежде, следует ждать крупных неприятностей.
      - Значит - гуль, - пробормотал я. - Вот и познакомились.

            * * *


      Перед тем, как покинуть Николкино и отправиться в обратный путь, мы пришли на могилы - это уже стало нашей традицией. Крохотное кладбище было устроено на краю бывшего картофельного поля, под кустами сирени рядом с плотной стеной колючего терновника - Марья Степановна сама указала нам место, где она хотела бы лежать.
      Все четыре могилы провалились, а некрашеные, сколоченные наспех кресты заметно покосились, но сейчас нам некогда было что-то поправлять. Мы окропили землю водкой из фляжки, постояли минуту в тишине, глядя себе под ноги. Не знаю, о чем думали мои спутники, а я вспоминал нашу первую встречу с Марьей Степановной.
      Думаю, не рассказать об этой женщине было бы неправильно, ведь мы очень многим ей обязаны.
      Если бы не её помощь, мы, возможно, не пережили бы нашу первую зиму.

            * * *


      Марья Степановна прожила в Николкине пятьдесят два года - ей нравилось об этом вспоминать, и она рассказывала со смехом и слезами, как жених Толя вез её на свадебных санях в свой дом, да сломал ногу, угодив под полоз. Перелом оказался сложный, и Толя навсегда охромел. Потом он любил попенять Марье, особенно, когда был навеселе: вот, мол, из-за тебя на ногу припадаю, да с клюкой хожу. Мы видели Толю на старых фотографиях – он был круглолицый и улыбчивый. Мы видели Толю после его обращения – он был похож даже не на зомби, а на демона, так он скалился и прыгал, пытаясь достать свою старуху.
      Толя был не один - рядом с ним скакали Нина Павловна и её супруг Алексей Федорович.
      Шесть дней просидела Марья Степановна на сеновале, осажденном зомби. Питалась найденными куриными яйцами, выпивая их сырыми, собирала дождевую воду в ржавый таз «шайку», спала, зарываясь в старое сено, укутываясь пластом соломы. На спасение она не надеялась. Думала, что скоро уснет, ослабев, и уже не проснется. Однажды она услышала шум, будто по деревне ехали машины – это мы крались, вглядываясь в тихие избы. Но Марья Степановна решила, что звуки ей чудятся. Она перекрестилась, посмотрела на взволновавшихся зомби, позвала своего Толю, кинула кусок бересты в рычащего Алексея Федоровича, напомнила Нине Павловне старую соседскую обиду и полезла на сеновал поглубже, где висели дремучие, хрущевских времен, паутины.
      Сквозь дырявую крышу было видно, что на улице день, но Марья Степановна собиралась вздремнуть.
      А через два дня в Николкине появились мы – я, Димка и Минтай. Девчонки остались в Плакине, мы велили им запереться в доме и заняться уборкой.
      Марья Степановна слышала, как мы входим в её дом. Слышали это и зомби. У Минтая был пистолет, у Димки - автомат, у меня - отточенная лопата, поэтому мы ничего не боялись. Марья Степановна хотела предупредить нас об опасности, но она ослабела настолько, что потеряла голос. И тогда Марья Степановна взяла таз «шайку» и сбросила его в кучу старых кастрюль, ржавых вёдер и больших консервных банок. Потом она села на край сеновала, спустила ноги вниз и начала швырять в глаза беснующимся зомби сенную пыль и соломенную труху.
      Её мужа мы убили первым. Когда он упал, к Марье Степановне вернулся голос – нам тогда показалось, что она кричит, торжествуя. Но мы ошиблись - она кричала от горя.
      Когда мы расправились с её обратившимися соседями, она замолчала.
      - Как вас зовут? - спросил у нее Димка через несколько минут.
      Марья Степановна не ответила. Исхудалая, грязная и всклокоченная, она и сама была похожа на какое-то чудище: то ли на бабу-ягу, то ли на кикимору. Тихо и неподвижно сидела она на краю сеновала, смотрела на нас мутными слезящимися глазами, шлёпала губами, будто наговоры про себя начитывала.
      Мы решили, что она безумна.
      И опять мы ошиблись - ум Марьи Степановны был ясней, чем у любого из нас в тот момент.
      Мы начали искать лестницу, чтобы подняться к ней, но Марья Степановна сама к нам спустилась ¬– лестница была наверху.
      - Вы идите в дом, - сказала она. - А мне надо Машек покормить. Намучались, небось, скотинки. Изнемогли.
      Мы не ушли. Стояли в воротах, смотрели, как пожилая хозяйка, едва переставляя ноги, открывает крохотную дверь в стойло, снимает с жерди веники, надёргивает сено.
      - Мы поможем, - сказал я.
      - Да что вы можете, - тихо сказала Марья Степановна.
      Мы рассчитывали вернуться домой в тот же день, но так вышло, что в Николкине мы задержались больше, чем на сутки. Марья Степановна попросила нас похоронить её мужа и соседей, рассказала, что вторые соседи на зиму уехали к детям в райцентр, да так и не вернулись. Она угостила нас вареной картошкой, сладковатым свойским хлебом, солеными огурцами и квашеной капустой – но прежде она накормила всю деревенскую скотину. Мы помогали, как могли, и поражались её стойкости. А она любую свою работу комментировала, любое действие объясняла. Мы-то думали тогда, что ей, по людям истосковавшейся, просто поболтать охота. Это теперь я понимаю, что пожилая женщина таким вот ненавязчивым способом инструктировала нас, готовила к новой жизни. Она всё уже осознавала и предчувствовала свою скорую кончину. Она спешила донести до нас главное, основное, торопилась показать нам важное, научить нужному. А мы, дураки городские, всё о каких-то глупостях спрашивали.
      Спасибо, Марья Степановна!
      Мы ушли из Николкино, зная, как ухаживать за козами, когда сажать картошку, чем кормить кур и где брать семена капусты. Еще у нас появилось ружье - и мы тогда думали, что это самое важное наше приобретение.
      Двухстволка «Иж» принадлежала супругу Марьи Степановны. На охоту он почти не ходил, но ружье держал «для порядку» и «потому что у отца такое было». В железном ящике навалом лежали коробки с капсюлями и дробью, снаряженные патроны, гильзы, самодельные пыжи, жестянка с порохом, навойник, закрутка, еще что-то – брать всё мы не стали, прихватили только патроны с картечью и пулями, паспорт ружья и потрепанную книжку «Спутник начинающего охотника».
      Мы пообещали вернуться через пару дней. Мы и вернулись бы - если бы не объявившиеся у нашего порога зомби.
      Но даже справившись с обращенными, мы еще почти неделю выжидали, не появится ли новый отряд монстров, и осторожно обследовали окрестности.
      Всё это время раненная и напуганная Марья Степановна, забаррикадировавшись в избе, ждала нас. У нее хватало сил, чтобы как-то ухаживать за домашней птицей и животными. А на себя сил уже не оставалось.
      Когда мы с Димкой её нашли, она едва дышала. Мы перенесли её с пола на кровать, уверенные, что сегодня придется копать свежую могилу. Но Марья Степановна прожила еще целых пять дней. Я оставался с ней до самой смерти – один. Четыре дня я слушал её рассказы и наставления. Потом она замолчала, но всё что-то требовательно показывала мне глазами.
      Я похоронил её рядом с мужем Толей.
      А потом пошёл доить коз и кормить «курей» - думаю, об этом она меня глазами и просила.

            * * *


      - Я уверен, что они сдохли, - заявил Димка, когда мы покидали крохотное деревенское кладбище, всё состоящее из четырех провалившихся могил.
      Я даже вздрогнул от таких слов. Но тут же понял, о чем он говорит, и изрек сентенцию - возможно, чужую:
      - Надеяться на это можно. Но рассчитывать на это нельзя.
      - Красиво сказал, - признал Димка и надолго замолчал, что-то обдумывая.
      Тишина мне нравилась. Можно было мерно шагать по знакомой дороге, воображать, что ты сейчас один, вспоминать прошлое и строить планы на будущее.
      - Жрать в городах им нечего, - нарушил мою тишину Димка. - Разве только друг друга.
      - Мы не знаем, нужна ли им еда, - заметил я.
      - Конечно, нужна, - ответил Димка...
      Опять у нас начинался старый разговор – и мы раздражались не столько от темы, сколько от её повторения. Всё уже было сто раз переговорено, все аргументы давно были озвучены, осмыслены и опровергнуты – примерно так спорили сторонники и противники легализации короткоствольного оружия в то время, когда мир был в полном порядке.
      - Переливаем из пустого в порожнее, - сказал я.
      - Да, надо бы съездить и своими глазами посмотреть...
      Я злился на Димку, Димка злился на весь белый свет. Мы, забывшись, шагали так быстро, что Оля не поспевала за нами.
      - И что мы тут каждый раз пешком топаем? - раздраженно буркнул Димка. - Давно надо было какую-нибудь «ниву» пригнать. Только время зря тратим - почти три часа в один конец.
      И это мы тоже не раз обсуждали. И я повторил то, что уже не однажды было сказано:
      - «Нива» через балку не проползет.
      Балкой мы называли старый мелиорационный канал примерно на половине пути между Плакиным и Николкиным. Раньше через него были две переправы, но мост из бетонных плит давно сполз вниз, а легкий переход, сваренный из труб и листового железа, безнадежно прогнил и даже тяжесть двух человек выдерживал с трудом.
      - От машины, к тому же, колея будет, - добавил я. - А нам себя выдавать нежелательно.
      Ничего нового Димка от меня не услышал. А вот для меня его следующие слова были очень неожиданными.
      - Слушай, - подхватив меня под руку и оглянувшись на отставшую Олю, сказал Димка, - тебе не кажется, что у нас с ней как-то сейчас не клеится?
      - Чего? - я даже приостановился.
      - Ну, я подумал... Ты, как бы, спец... У тебя с Катей тоже проблемы были...
      - Чего-чего? - окончательно растерявшись, повторил я.
      - Не, ничего. - Димка махнул рукой. Он жалел о том, что поднял эту тему - это было очень заметно. - Не бери в голову. Забудь...
      Я, наверное, и забыл бы, если б не другой, вскоре последовавший, разговор.
      Остаток пути мы молчали. И только когда впереди замаячили две кривые ветлы и крыша нашей избы, Димка попросил нас остановиться и напомнил, что нужно быть осмотрительней, а оружие держать наготове.
      - Обращенных боишься? - съязвил я. - Они же все сдохли.
      Он посмотрел на меня так, что мне даже немного стыдно сделалось.
      - Ладно, - сказал я, хмурясь и отворачиваясь. - Печка топится, труба дымится. Значит, всё нормально.
      - В первое нападение печка тоже топилась, - напомнил мне Димка, за свой монокуляр взявшись. - И ты так же говорил, что теперь всё будет нормально.
      Я не стал ему отвечать. Только нахмурился сильней и перехватил отточенную лопату. Возразить мне было нечего.

            * * *


      К первому нападению, случившемуся через несколько дней после нашего заселения, мы оказались совершенно не готовы. Нам тогда мнилось, что опасность осталась где-то далеко – в городах и сёлах, связанных нормальными дорогами. Дикое дремучее Плакино - а вернее, та изба, что одна уцелела из всей заброшенной деревни, - представлялось нам островком, изолированным от всего мира – отрезанным от него. И странно было после всех безумных событий очутиться в таком тихом и спокойном месте. Так странно, что по утрам даже не верилось в произошедшее с миром, а то, что несколько дней тому назад мы видели собственными глазами, уже казалось кошмарным сном, жутким мороком.
      Поэтому появление зомби возле нашего нового дома потрясло нас сильней, чем всё, что произошло с нами ранее.
      Мне отлично помнится тот день: я сижу у открытого подтопка печи, ворошу кочергой прогорающие дрова, говорю, что теперь всё будет нормально, планирую вслух скорый поход к Марье Степановне в Николкино – как вдруг Таня, сидящая у окна, говорит едва слышно: «Они уже здесь...»
      Таня была плоха. Мы начали лечение, но результата пока не видели. Иногда, впрочем, девушке становилось легче настолько, что она просила нас посадить её за стол перед окном. Она пила подслащенный кипяток с чайного блюдца, держа его дрожащими руками, и смотрела за стекло. Мы знали, что через полчаса или час ей вновь станет худо, и она опять будет давиться слизью и метаться в бреду.
      - Они уже здесь, - сказала Таня, глядя в окно.
      И все подумали, что у нее начался бред.
      - Пора баиньки, - сказал ей Димка и встал. Я тоже поднялся, поставил кочергу в угол, ногой прикрыл чугунную дверцу печи.
      - Они... здесь... - повторила Таня и уронила блюдце. Оно покатилось по столу, свалилось на пол и разбилось. Мы не обратили на это внимание. Мы уже видели то, что заметила Таня.
      Зомби.
      Они брели через луг – и это напомнило мне сцену из какого-то фильма про фашистов: уверенные в себе оккупанты, развернувшись цепью, входят в беззащитную деревню.
      - Дверь! - заорал опомнившийся Димка и ломанулся к выходу.
      А я будто к полу прирос. В голове пульсировало: «Откуда?! Откуда?!»
      Это был конец. Раз уж нас нашли здесь, значит, бежать больше некуда.
      - Откуда? - прошептал я.
      - С той же стороны идут, откуда и мы пришли, - сказал Минтай. Он хрипло дышал мне в ухо. - Выследили, гады.
      Из-за кустов на лужайку перед избой выпрыгнул поджарый мангус. Он припал к истоптанной нами земле и закрутился волчком, фыркая так, что даже в доме было слышно. Потом мангус замер, медленно поднял голову и посмотрел в окно – точно на меня.
      - Вынюхали, - шепнул я.
      Мангус подобрался. Мог ли он меня видеть, чуять? Я не знал.
      Он прыгнул.
      Я не думал, что эта тварь способна так прыгать.
      Окно разлетелось, будто в него пушечное ядро попало. Застрявший в раме мангус задёргался, хлопая пастью, в комнату протискиваясь – захрустело стекло, затрещало дерево. А я всё стоял, смотрел на него, словно загипнотизированный.
      Выстрел я принял за оплеуху.
      Правый глаз мангуса расплескался.
      - Выпихивай его! - заорал Минтай. - Выпихивайте!
      Второй выстрел ожог мне висок. Я втянул голову в плечи. Из пасти мангуса густо полилась кровь.
      Меня отодвинули – почти отбросили. Катя с ухватом наперевес кинулась к дергающейся в оконном проеме твари. Оля тыкала в огрызающуюся морду черной от копоти кочергой. Минтай, прищурившись, целился в мангуса из пистолета, но почему-то больше не стрелял.
      - Выпихивай, выпихивай!
      Я вспомнил про топорик, которым мы секли лучину для растопки, бросился на кухонку. Понимая, что всё уже бесполезно, что мы обречены, схватил его, метнулся назад, крича, словно какой-нибудь дикарь. Я вскочил на стол, оказавшись как раз на линии выстрела, но совсем об этом не думая. Размахнулся так, что обухом едва потолок не пробил. И обрушил топор на голову не желающей подыхать твари.
      Не знаю, сколько раз я её ударил. На меня помутнение нашло. Кажется, я отрубил мангусу голову. Вернее, то, во что она превратилась.
      - Хватит, хватит уже! - Меня стащили со стола, отобрали топор. - Вот взбеленился!
      Димка заплетал мне руки, пытался меня успокоить - я и не заметил, когда он вернулся. Что-то хрипел Минтай. Прыгали рядом Оля и Катя.
      - Всё... - Я едва не заплакал. - Всё кончено. Вы не понимаете разве? Эти твари и здесь нас достанут.
      - Без паники, - одёрнул меня Димка. - Мы заперты в доме, и у нас есть оружие. Может, отобьемся.
      - А что дальше? - Я сел на пол, безвольно уронил руки. - Столько усилий... И всё напрасно... Нам от них не спрятаться.
      - Значит, будем с ними воевать.
      - Нас шестеро. - Я нашел в себе силы поднять голову и взглянуть на Димку. - А их шесть миллиардов.
      - Мы этого не знаем, - сказал Минтай.
      - Всё еще надеешься на помощь из-за моря? - ощерился я. - Потому и бабки свои таскаешь?
      - А ты мои бабки не трогай! Не тобой заработано!
      - А у нас теперь коммунизм! Всё общее!
      - Хрен тебе на рыло!
      - Да я тебе, ублюдку!!
       - Эй, эй, эй! - Димка растолкал нас. - Вы чего это? Тоже время выбрали! Успокаиваемся, садимся и думаем - что делать дальше. На улице, видите, что творится?
      Мы не только видели, но и слышали. Из разбитого окна, заляпанного кровью, сильно сквозило. Рыскающие зомби подвывали и странно постанывали – жуткие звуки, которых мы не слышали раньше.
      - Я запер крыльцо, дверь в прихожей и выход на двор, - доложился Димка. - Сам двор закрыть не успел - там, кажется, кто-то уже есть. До окон эти твари не дотянутся - окна высоко. Разве только еще один такой же попрыгунчик объявится. Поэтому окна предлагаю заставить мебелью.
      - И будем сидеть слепые и в темноте, - возразил я, тщетно пытаясь успокоиться.
      - Лучше бы, конечно, заколотить, - кивнул Димка. - Но чем?
      - Разломаем стол и лавку, - предложил я. - Можно пол разобрать. А гвоздей надёргаем. Только какой смысл всего этого? Просидеть взаперти месяц и сдохнуть тут от голода и жажды?
      - Нам просто надо немного прийти в себя.
      - Нет, - сказал я. - Нам нужно как можно скорей избавиться от этих гостей. Потому что завтра их может стать еще больше.
      Димка закусил губу – это означало, что он размышляет.
      - Может, ты и прав, - медленно проговорил он. - Может...
      Мою правоту окончательно признали минут через десять. За это время мы успели наглядеться на прибывших гостей: они казались сообразительней своих городских сородичей и заметно шустрей. Они даже умели действовать совместно - я сам видел, как один обращенный пытался влезь на другого, чтобы заглянуть в разбитое окно. Он успел ухватиться за раму и повис на руках, неуклюже стараясь подтянуться. Но тут подоспел я с топориком.
      - Зомби адаптируются, - сказал Димка, переходя от окна к окну. - Они то ли учатся, то ли вспоминают свой человеческий опыт. Смотрите: они оторвали ручку от двери. Они знают, что это вход и ломятся туда. Представьте, что сейчас творится в городах.
      Мы не хотели ничего представлять - это было слишком страшно.
      Много раз Димка прикладывал автомат к плечу, сквозь стекло целясь, но почти сразу опускал ствол. Он и Минтаю не позволял стрелять, и меня, ружье взявшего, одёргивал: патронов мало, берегите патроны, думайте, как можно одолеть тварей, не используя огнестрельное оружие.
      У нас были ухваты и ножи, кочерга и два топора. В холодном чулане можно было найти молотки всяких размеров, тупые серпы, стамески и отвертки. На крытом дворе стояли косы, вилы, лопаты и грабли - но двор, скорей всего, нам уже не принадлежал.
      - Сосчитали, сколько их? - спросил Димка.
      - Десяток - точно, - ответил я.
      - Не меньше дюжины, - сказал Минтай, в другое окно глядя.
      - Мне показалось, что минимум – пятнадцать, - возразил нам Димка. - А нас трое.
      - Пятеро, - отозвалась Катя, Димкину «Осу» подбирая.
      - Шестеро, - едва слышно пискнула Таня.
      Сейчас это - написанное на бумаге - выглядит героически. На самом деле никакой героики не было и в помине. Страх, разочарование, неуверенность, усталость – вот что мы испытывали. Мы тряслись, и наши голоса дрожали. А под окнами ходили жуткие твари, рвали запертую дверь, царапали стены, ворчали и стонали – неужели разговаривали на своем языке?
      Если бы нам было куда бежать, если бы у нас была возможность бежать - мы убежали бы.
      Но нам пришлось выйти на бой.
      Хотя боем это можно было назвать с большой натяжкой.
      В сенях, которые в этой местности почему-то все называли «мостом», мы устроили ловушку: сняли несколько половиц перед дверью, открывающейся на двор (горожане называли его сараем), прикрыли получившуюся яму натянутыми половиками, в потолок пару скоб забили, толстую веревку через них протянули, тяжеленный сундук, железом обитый, над скрытой ямой повесили, а к дверной ручке шпагат подвязали. Распределили роли: Оля дверь открывает и закрывает, Таня подругу подстраховывает; Минтай и Катя сундук на веревках держат, потом, когда нужно, сбрасывают и поднимают; я – забойщик, заплечных дел мастер; Димка – координатор и стрелок.
      Проговорили всё несколько раз, попробовали - вроде бы, должно получиться, придумка-то хорошая. Димка щеколду на двери отодвинул, кованый крюк с петли снял, насторожил его, сам позицию занял, отмашку дал. Оля брошенный через петлю шпагат ослабила – дверь начала открываться в темноту, призывно скрипя старыми петлями.
      Не знаю, что испытывали другие, а у меня сердце будто бы остановилось, да так и стояло минут пять, пока в проём первый гость не сунулся. Нас увидев, он неожиданно резво кинулся вперед, но сразу за порогом провалился в половики по самую грудь.
      - Вали! - крикнул Димка, приклад «калаша» к щеке прижимая.
      Свистнула на скобах отпущенная веревка, тяжеленный сундук рухнул вниз, смял зомби. Оля с Таней тут же захлопнули дверь – настороженный крюк от сильного удара упал в петлю. Я подскочил к дыре в полу, рубанул топором по пальцам, скребущим доски, ногой половик отбросил, чтоб не мешал. Тяжелый сундук, на скрипящей веревке качаясь, пополз вверх - Димка и Таня пыхтели. А я, убедившись, что помятый зомби подниматься не спешит, воткнул топор в стену и взял сделанное из кочерги копье...
      Со вторым и третьим зомби мы расправились примерно так же. И сначала всё шло неплохо, но потом схема дала сбой – упавший крючок не попал в петлю, и Оле с Таней пришлось на веревке держать рвущуюся дверь, пока я пытался пробить тяжеленным копьем голову зомби, вылезающего из дыры в полу.
      Мы все же справились, но дальше было еще хуже: в дверь вломилась сразу пара обращенных, сундук развалился, их не задев, я поскользнулся в крови, а в оставленной без присмотра комнате рухнул шкаф, которым мы задвинули разбитое окно, - кто-то забрался в дом...
      Не уверен, что надо здесь сейчас расписывать все подробности нашего боя.
      Скажу только, что пришлось нам несладко. Зомби рвались к нам из дома и с улицы – они выломали дверь крыльца и пытались пробиться в сени. А вход со двора и вовсе оказался вдруг открыт, когда на низкой дубовой двери из-за постоянного хлопанья развалилась верхняя петля.
      Мы уже все взялись за оружие. Нас спасала лишь теснота - зомби не могли нас окружить или атаковать сходу, они валились в яму, потом, выкарабкавшись из нее, запинались о разбитый сундук, молочные фляги, тазы, опрокинутую этажерку, перевернутый столик, путались в кольцах проволоки и распустившейся бухте шпагата - всё это мы успели вытащить из чулана; в этот чулан мы, в конце-концов, и отступили.
      Главной проблемой оказалась удивительная живучесть обращенных. Один зомби, например, получив заряд картечи в лицо, так и бродил, на стены натыкаясь, спотыкаясь и падая, пока я не перебил ему ногу в колене и не срубил то немногое, что осталось от его головы.
      Кровищи было – как киселя на полу квартиры в мультике про Бобика и Барбоса. Запах стоял такой, что непривычный человек, наверное, в обморок сразу бы грохнулся. Но нам было не до обмороков. На нас какой-то кураж нашел, безумие. Я даже не осознавал, что делаю - скакал среди разваленного барахла, скользил по слизи и крови, сёк, бил, отталкивал. Рядом прыгал Минтай с совершенно дикими глазами. Он то штыковой лопатой тыкал в зомбячьи пасти, то колуном размахивал. Димка единственный из нас сохранял относительное спокойствие и рассудительность. Он стоял за небольшим чурбачком и следил за сечей. Иногда он брался за «калаш», но чаще в его руках было ружье. Стрелял он нечасто – раз семь, наверное, за весь бой. Патроны берег – на крайний случай. Выстрелы нас глушили – мы даже воздух начинали ртами хватать, как вытащенные на берег рыбы. Да и зомби этот грохот, кажется, не нравился – они замирали, и тут уж мы с Минтаем, опомнившись, брались за дело: опрокидывали ближайшее чудище, в считанные секунды калечили его, четвертовали...
      Мне и раньше доводилось потрошить и разделывать туши. Но то, чем мы занимались тогда, было сто крат отвратительней. Меня до сих пор мутит, когда я вспоминаю тот бой.
      В какой-то момент мы вдруг поняли, что полностью блокированы в еще более тесном и тёмном чулане. Зомби лезли в узкую дверь, грозя обрушить хлипкую дощатую стенку чулана, мы отчаянно отбивались, понимая, что отступать уже некуда. У крохотного окошка сидела едва живая Таня. Оля и Катя крепкими ухватами сдерживали рвущихся в чулан обращенных, отпихивали их. Мы с Минтаем, изнемогая, рубили зомби по головам и конечностям. И только Димка, спокойный, стоял, прижавшись к левой стене, и целился в дверной проем.
      Целился - но не стрелял.
      Мы едва не побили его, когда всё кончилось. А он, видя наше возмущение, объяснил, что ситуация была у него под контролем.
      - Вы справлялись и без меня, - говорил Димка, пересчитывая сбереженные патроны. - С чего бы мне вмешиваться? Ну, начал бы я стрелять. А кто мог точно мне сказать, сколько еще зомби оставалось на улице? Кто?! Вдруг да и не хватило бы пули на последнего - когда он кому-нибудь из вас в горло почти уже вцепился бы... Нет, я всё правильно сделал...
      Димка был прав.
      После того, как мы смогли выбраться из чулана, нам пришлось еще несколько часов заниматься зачисткой - и тут огнестрельное оружие очень нам пригодилось. Без него, пожалуй, мы просто не решились бы выйти из дома.
      Только под вечер, закопав расчлененные трупы обращенных, помывшись и худо-бедно вычистив избу, мы смогли немного перевести дух.
      - Завтра надо будет осмотреть окрестности, - сказал Димка за поздним ужином. - Каждый куст проверим, каждую ямку. Сразу с утра и начнем.
      Но нашим планам сбыться было не суждено.
      Утром к нашему дому подоспел новый отряд зомби, возглавляемый парой ободранных и удивительно проворных мангусов...

            * * *


      Наверное, мне пора остановиться.
      И пора вернуться в своих воспоминаниях к тому майскому дню, когда мы втроем возвращались из первого (после зимнего перерыва) похода в соседнее Николкино, где зимовали наши машины.
      Но прежде я хочу сделать небольшую оговорку.
      Я не ставлю своей целью напугать вас - читающих этот текст (я даже не могу быть уверен, что его кто-нибудь прочитает). Я не стараюсь нагонять ужас и нагнетать саспенс, не пытаюсь вызвать у вас отвращение натуралистичными описаниями разных мерзостей (а их было много). Я просто пересказываю события - так, как умею. Так, как у меня получается.
      И если вы хотите лучше понять наши чувства – сделайте сейчас небольшую паузу, отложите этот текст, закройте глаза. И попробуйте представить себя на нашем месте...

            * * *


      Слова Димки и мои последующие воспоминания сделали свое дело – к дому мы подходили осторожно, несмотря на дымящую трубу и полную тишину вокруг. Оля догнала нас и шагала рядом - между мной и Димкой, причем, ближе ко мне. Я поглядывал на нее, косился на Димку и гадал, какие проблемы могут быть в отношениях этой пары – вроде бы, сильно они не ругались, претензий друг к другу не высказывали. А утаить что-то в той тесноте, среди которой мы прожили зиму, вряд ли было возможно.
      Если у них какие-то трудности – почему я раньше этого не замечал?..
      Мы обошли дом кругом, сломанной хворостиной постучали в высокое окно. Колыхнулась занавеска – нас заметили. Минут через пять на входной двери лязгнула отодвигаемая изнутри щеколда.
      - Что так долго? - недовольно спросил Димка у открывшей дверь Кати.
      - Миша чемодан перепрятывает, - ответила моя бывшая девушка и выразительно постучала указательным пальцем себя по лбу. - Боится, что вы приведете кого-нибудь.
      - Не зря боится! - громко – на весь дом – крикнул в открытую дверь Димка. - Нашли мы там одного! Точно он за Минтаевыми деньгами сюда шел! Совсем немного не добрался – вороны его заклевали...
      - Новую тварь встретили, - пояснил я, видя недоумение Кати. - Дохлую. Димка её гулем назвал. А что у вас - тихо?
      - Вроде бы. Дела делаем. Иголки принесли?
      - Принесли, - негромко сказала Оля.
      - Ну, хорошо...
      Мы, оббив ноги от грязи, вошли на глухое крыльцо, которое мои приятели по-городскому называли прихожей. Разулись, дверь за собой закрыли, заперли на два засова и крюк – это давно уже стало обязательной привычкой. Только потом проследовали в тёмные тесные сени – то есть, на мост...
      Я давно замечал, что в любой деревенской избе, сколь бы большой она ни была, места для проживания совсем немного. Особенно это заметно зимой, когда печь отапливает одну комнату с кухонкой, а все остальные помещения - чуланы и горницы - стоят холодные. Наш дом исключением не был - если летом у каждой пары и каждого свободного человека был свой отдельный закуток, то с наступлением холодов нам всем пришлось скучиться в единственной комнате. Мы отгораживались друг от друга занавесками – простынями и покрывалами, но прок от них был невелик: я всё равно слышал ночью, как, хихикая, возятся на полу Минтай и Катя, как пыхтят и постанывают за печкой Димка и Оля.
      Я ненавидел их в эти ночи...
      - Вернулись? - Минтай встретил нас напряженной ухмылкой. У него всегда была такая рожа, когда он перепрятывал свой чемодан.
      - Ага, - отозвался Димка, вешая одежду около теплой печи. - Где деньги? На полатях?
      По вытянувшемуся лицу Минтая я понял, что Димка угадал.
      - Не от вас прячу, - тут же, оправдываясь, забубнил Минтай. - Боялся, что приведете кого-нибудь.
      - Ну да, конечно. Пожрать есть чего?
      - Найдем...
      Сев за стол и не дожидаясь, пока поспеет еда, доложили результаты проведенной разведки - машины на ходу, бензин есть, дорога проходима, обращенных, кроме дохлого гуля, не замечено.
      - Пора собираться в город, - подвел итог Димка, хлопнув ладонью по столешнице. - Ну или хотя бы в Холмянское. Думается мне, что все зомби повымерзли.
      - Сначала необходимо проработать план, - сказал я. - Надо точно решить, куда ехать, на что смотреть и что брать.
      - На месте разберемся.
      - Нет, так не пойдет...
      Катя принесла поесть: картошка в чугунке - каждому по одной, витаминная похлебка из щавеля, листьев одуванчика и крапивы, лепешки с рогозом.
      - Ну и гадость, - поморщился Димка. - Вот метнемся в город, наберем консервов, я водку обязательно найду. Устроим пир, нажремся в хлам! - Он мечтательно закатил глаза.
      - А я чипсы хочу, - сказала Оля. - Любые. Но лучше со вкусом краба.
      - Найдем тебе краба, - пообещал Димка.
      - Или паприку... Их мама моя очень любила...
      Меня аж передернуло от этих тихих слов. Да и остальных проняло. Умолкли все, понурились. Димка было приобнял Олю, но она стряхнула его руку и отодвинулась. Глаза у нее были мокрые, и губа дрожала. Еще пара секунд, и она, наверное, разрыдалась бы.
      Но тут со двора вернулась Таня...

            * * *


      Неужели я еще ни слова не написал про нашу серую мышку Таню?
      Кажется, да...
      Она выздоровела, когда мы уже не надеялись на это - очень уж долго и страшно она болела.
      Всё лето Таня оправлялась после болезни. Мы не брали её в рейды, оставляли на хозяйстве и как-то не задумывались, что в пустом доме ей одной было, наверное, страшней, чем нам среди полчищ зомби.
      Но она ни разу ни на что не пожаловалась.
      Иногда мне даже казалось, что она и не человек вовсе, а имитация человека, робот, андроид – этакий Бишоп из фильма «Чужой», только женского пола.
      Наверное, из нас получилась бы идеальная пара - для тех целей, которые я сейчас перед собой ставлю.
      Только вот раньше я об этом как-то не думал.

            * * *


      - Вернулись? - сказала Таня, поставив на лавку у входа ведро с козьим молоком. Надой был невелик – но месяц тому назад козы не доились вовсе. - Я слышала, как вы шумели, только проверять не пошла... Кому свеженького?
      Молоко было плохое, с неприятным сильным запахом, но отказываться никто не стал.
      Таня поманила за собой Олю, подержала её за локоть, шепнула что-то на ухо. Вместе они сходили за перегородку на кухню, принесли эмалированные кружки, нацедили в них молока через марлю.
      - Помоги, - Таня тронула меня за плечо.
      - Что?
      - Пойдем.
      Она увела меня на кухню, попросила поставить в печь большой чугун с водой. Когда я взялся за ухват, подалась ко мне близко, шепнула:
      - Оля с тобой поговорить хочет.
      - О чем?
      - Узнаешь. Вечером, как стемнеет, пойди погуляй.
      - Ладно.
      - И дров подкинь, - уже нормальным голосом сказала Таня. - Вода нагреется, помоетесь. Клещей-то не набрали?
      - Не осматривались еще, - ответил я.
      - Ну и нечего тянуть...
      В комнате стало тихо - все прислушивались к нашему разговору. Клещей не боялся только я один.
      «Иди» - показала глазами Таня. Она, делая занятой вид, забренчала утварью, и я, смущенный и немного растерянный, вернулся к столу. Ни на Олю, ни на Димку смотреть я не смел.
      Минтай, подозрительно меня оглядев, встал, подошел к комоду, где стоял патефон. Поднял крышку, осторожно провернул ручку.
      «Много песен слыхал на родной стороне, – под аккомпанемент хрипов и пощелкиваний зазвучал искаженный, но всё еще могучий голос Шаляпина - будто через сотню лет к нам пробился. – Не про радость — про горе в них пели...»
      У меня, как обычно, мурашки по спине побежали.
      - Добудем в городе батарейки, реанимируем магнитолу, - сказал Димка. - Эфир послушаем.
      Таня цыкнула на него.
      «...Но из песен всех тех в память врезалась мне эта песня рабочей артели…»
      Я взял кружку, одним глотком (чтобы не чувствовать отвратительного запаха) допил молоко. И поперхнулся – потому что на кухне закричала Таня.
      - Волки!
      «...Эй, дубинушка, ухнем!..»
      Все вскочили.
      - Волки! - В Танином крике не было страха. Она просто нас предупреждала.
      Мы, толкаясь, кинулись на кухню. Таня смотрела в окно, тыкала в стекло пальцем:
      - Там волки... Волки там были...
      Она ошиблась. Это были не волки.

      [ читать дальше ]